Я записал очень личный альбом. Из полевых записей, которые делал в троллейбусах и торговых центрах. В середине есть трек «Школа-интернат», который был записан в универмаге «Простор» в Дроздах. Ко мне подошла женщина и ни с того ни с сего говорит: «Когда мы жили на Кипре, мы так и не смогли привыкнуть к этому коричневому чаю». Ёпрст, чего это она начала говорить про Кипр? Понятно, что рядом Дрозды, где люди чувствуют себя непросто. Не буду говорить про стыдливость богатых людей, которой у нас практически нет, но я был удивлен…

Кажется, белорусы живут и общаются в неструктурированном пространстве. Тот же KYKY существует отдельно, как остров. Но время от времени вы реализуете ложные посылки, пытаетесь скрестить бобра с ослом. Например, собираете альтернативных музыкантов и разговариваете с ними про Макса Коржа. Но мы же ни разу не эксперты в плане продвижения абсолютно коммерческого музыкального материала. Сами себе не можем подсказать, куда двигаться. Но почему-то обсуждаем Солодуху. Ведь белорусы задницы не поднимут с диванов, чтобы поддержать что-то интересное, хотя этого интересного происходит дофига, зато как только Солодуха сделает финт, все льнут к мониторам. Лайкают и ржут.

Надо понимать, что Солодуха – это феномен, который не имеет отношения к музыке. Страшнее в свое время были только рокеры, ставшие попсарями. У них осталась развращающая вера в неодухотворенный профессионализм. То есть раньше все эти эстрадные мужички кичились тем, что могут один в один слабать Led Zeppelin. Сейчас все поняли, что Led Zeppelin, Limp Bizkit и Boney M – одно и то же. Но Boney M лучше садится в кавер. Но самое страшное не это.

Сумрачный белорус

Страшны не люди, которые находятся на своем месте (а Солодуха находится на своем месте, он эстрадный зайчик – играет и светится). Гораздо хуже, когда авторитеты, ко мнению которых ты прислушивался, неожиданно начинают обсуждать всерьез стихи Веры Полозковой. Полозкова для меня – полный кошмар, к сожалению, вторичный продукт.

Я понимаю природу ее успеха, у меня нет к ней белой зависти, которая бывает по отношению к достойному человеку, скажем, Егору Забелову, «Серебряной свадьбе» или «Троице» – заслуженные коллективы, кто ж спорит? Но когда тебе начинают говорить про ценность Веры Полозковой, ты чувствуешь момент капитального предательства: думал, что вы с человеком разговариваете на одном языке, и по умолчанию понимаете, чем можно обсуждать, а что – нет. Это очевидное вторсырье с плохо переваренными кусками из Бродского не должно быть объектом дискуссий в принципе.

Наш персонаж – такой сумрачный белорус. Это толерантный человек, который в определенный момент… хрясь топором. Помните случай с Сердечкиной? Была странная история с лучницей, которую убил и расчленил бывший муж. Вот пример сумрачного белоруса, вроде бы тихого неудачника, ботана и лузера, который ничего вроде бы не хочет, но когда его сталкивает с успешной сильной женщиной, он проявляет агрессию. Это как с медведем, которого считают самым опасным цирковым животным. Никто не знает, когда медведь нападет. Он сидит с абсолютно одинаковой мордой, а потом вдруг – хрясь, и точно так же сидит. Абсолютно не видно, когда он зол, потому что своей ярости он никак не проявляет. Думаю, от существующего уровня депрессивности белоруса точно так же может рвануть. Почему? Когда финансовые ресурсы в стране акумулируются централизованно, они не доходят до душ простых людей. Отсутствие дополнительных источников финансирования хуже нехватки солнца, которое косит людей в той же Швеции, где зашкаливает уровень самоубийств. Считается, что там странное молочное небо провоцирует депрессивные состояния.

Есть ли у Сергея Пукста хит

У меня есть единственная песня «Не так много женщин», которая была создана по удивительно пошлому шаблону. Он называется нисходящий басовый ход: бум-бум-будумум – мелодия идет вниз — соль, фа-диез, ми. Все американские молодежные фильмы про хорошую некрасивую девочку-андердога, схлестнувшуюся на школьном конкурсе самодеятельной поп-песни с жестокосердной красавицей-карьеристкой, построены на том, что последняя поет достаточно бессмысленный бодрый хит, а добрая под несколько механические растроганные покачивания головами выдает песню как раз на этом нисходящем басе. Есть и другие примеры: например, душещипательная музыкальная тема к фильму «Свой среди чужих, чужой среди своих». Или возьмите нашу домохозяйку Сьюзен Бойл, которая спела арию Веббера построенном на том же ходе.

И сразу влажные глаза у жюри, с характерным wow покачиванием головы – удивительный мир плохого спектакля, который мы, естественно, намного более духовные люди, вынуждены наблюдать постоянно. Так вот, «Не так много женщин» написана по законам хита. Она стала моей определяющей песней, была переведена на беларускую мову, и ее все любят, потому что от нее легче дышится: когда вокальная линия идет вверх, а басовая – вниз, то у исполнителя раскрывается дыхание, и ты полной грудью выдыхаешь. На моем новом альбоме все совершенно не так. Там тяжелая депрессивная музыка и темы, сделанные с большим количеством головы.

Почему я не пишу новые хиты? Спросите у Перельмана, зачем он отказался от миллиона долларов. Чисто математическое рассуждение приводит нас к тому, что миллион – это огромное количество геморроя. Такие деньги надо обслуживать, покупая на них блестящие поверхности, которые тебе совершенно не нужны, если сидишь в своем богатом внутреннем мире, как на «Лурке» пишут. Кстати, как раз этим умением многие из нас и отличаются: каждый наделен богатым внутренним миром, который не позволяет ему благодарить судьбу за то, что происходит снаружи. Можно, конечно, грамотно пользоваться шаблонами, как например, композитор Матвиенко или Меладзе, чуть более своеобразный парень, у которого своеобразие иногда переходит в самоповтор. Но вот ведь незадача: ты либо как дурак упираешься в музыку, либо как человек умный и хитрый хочешь заработать деньги. Но ведь музыка тем интересней, чем меньше в ней механического элемента и предсказуемости. что полностью противоречит установкам шоу-бизнеса.

Почему Гребенщикова обвиняют в попрошайничестве

Сегодня производство альбомов во всем мире не окупается. Откуда музыканту брать деньги? Только безумными жертвами вроде трат бюджета семьи ты можешь записывать себе альбомы. Или записывать альбомы дома. Помните знаменитую дискуссию по поводу Гребенщикова, который с незапамятных времен занимался краудфандингом, пока им неожиданно не заинтересовались редакторы «Афиши»? Только потому, что он за три дня собрал безумное количество денег, и молодых людей впечатлил масштаб: как это он вдруг так успешно, собака, собрал на запись? Богатого и знаменитого человека обвинили в попрошайничестве, утверждая, что он эти деньги может отбить на одном концерте или двух корпоративах.

Хорошее объяснение было у пользователя Dolboeb в ЖЖ, который сказал, мол, какого черта он вообще должен вкладываться в запись, которую он вам отдаст за так? Если твоя музыка имеет хоть какую-то привлекательность для потребителя, ее так или иначе выложат в торренты. Гребенщиков, по сути, просит людей элементарно заплатить за этот диск, потому что судиться – это антоновский старорежимный способ, он, увы не работает. Юрий Антонов чуть ли не собственноручно громил точки, где находил свои поддельные кассеты. У него, кстати, была масса претензий к фирме «Мелодия»: во время записи у музыкантов его группы толком не было времени отстроиться, играли с одного-двух дублей. Ирония в том, что эти как бы кривоватые записи оказались намного лучше, чем то, что он делал позднее, но с идеальным звуком. Похожая история с тем же Гребенщиковым, ранние записи которого, наполненные комнатным шумом, оказались намного живее и интереснее поздних – в них был воздух. Когда БГ стал писаться качественно, воздух превратился в вакуум, и вылезли разные косяки – вдохновенный разнобой превратился в небрежность. Оказалось, что воздух создается шумом многократно перезаписанной кассетной пленки. Поэтому качество записи определяется отнюдь не наличием студии. То есть, снова повторюсь – лучше писаться дома.

Сегодня очень много ушло в саунд-дизайн. Сам звук стал настолько привлекателен и приятен, что композиторство как идея фактически стало ненужным. Каждый момент нажать клавишу и наслоить шумы, а композиторская работа видна в структурировании хаоса. Беда только, что хаос сам по себе весьма предсказуем. Я работаю по старинке – собираю темки и музыку, из тех лоскутков, которые мне у меня же кажутся интересными. Просто ряд интересных эпизодов. Поэтому у меня альбом на 15 минут, состоящий из 9 треков. Разработка темы мне кажется излишней – повторять ее по десять раз не стоит, хотя слушателю это нравится. Но пусть точка зрения слушателя останется при нем. По мне, повторение способствует определенному состоянию, когда слушатель балдеет, ментально спит. Я бы хотел, чтобы он максимально отслеживал мелодию. Слушай, пока звучит. Когда перестанет звучать – всё.

Музыкальная индустрия воспроизводит ожидаемость, потому что люди хотят вспоминать приятные моменты. Они не хотят нового для себя открывать, им лень расти. Они хотят вспомнить, что под эту мелодию целовались, и потому песни, которые тебе казались однодневками в юности, вроде «Белых роз» – несусветной чуши, которая должна была сдохнуть за 10 минут, сегодня празднуют тридцать лет. Так вот, это все к тому, что заниматься хитом – очень тяжелая работа. Если у тебя есть композиторские и музыкальные амбиции. Если ты все в себе задушил и стал упырем, это работа легкая и приятная. Я не хочу гнать на ситуацию в целом, но как сделать, чтобы наши белорусские диванные задницы перестали обсуждать Солодуху?

Ближайшее выступление Сергея Пукста состоится 13 января в клубе Re: Public. Подробности здесь.