Фиксеры появились из-за кризиса СМИ, когда у редакций не стало денег на иностранные бюро. Первый опыт такой работы я получил на Донбасе. Весной 2014 года в донецком хостеле собралась большая компания иностранцев: итальянцы, французы, американцы, англичане, канадец. Приехали в самом начале, когда Донецк еще был частью Украины. Помню, я ожидал увидеть титушек и бандитов, а попал в город с аллеями роз, уличными музыкантами, игравшими «Smoke on The Water» и вай-фаем в троллейбусе. Мы жили в модном хостеле Red Cat, правда, возле уже занятого сепаратистами здания СБУ. Сейчас в Донецке разрушен аэропорт, и большая часть заведений закрылась. Дольше всех держалось львовское кафе, где официанты говорили по-украински, и кофе был классный. Потом местные власти решили использовать ребят в целях пропаганды – типа, вот как у нас хорошо живется украинцам. Ребята свернулись и уехали.

Донбасский фиксер

Когда ДНР стала раздавать журналистам аккредитации, мои знакомые иностранцы ходили за ней. Кто-то работал для Deutsche Welle, кто-то для Libération, кто-то для американских изданий Washington Post и New York Times. Я не пошел – не хотел быть на карандаше. Тогда за публикации можно было попасть даже не в черный список, а в подвал, что и происходило.

Поскольку мои друзья журналисты рекомендовали меня коллегам, в период обострения конфликта с августа 2015 года на меня как снежный ком сыпались предложения работать фиксером. Некоторые задания были прикольные.

Американец просил меня найти шахтеров-геев, лучше всего – беженцев из Донецка. Или беженок, которые в связи с войной стали проститутками. У меня глаза на лоб полезли. Может, еще сепаратистов-трансвеститов?

«Чувак, пойми, это Донбасс, общество не просто консервативное, здесь много криминального элемента, и говорить открыто, что ты гей, опасно», – сказал я американцу. Но иностранцам сложно по интернету узнать детали о стране. Когда британцы приехали в Беларусь снимать фильм для Гугла, первое, что они сказали: «Мы хотели бы взять интервью у Лукашенко». «Не знаю, давайте сначала я у вашего премьер-министра, а потом вы – у Лукашенко», – ответил я.

Сейчас я нахожусь во всех черных списках, и въехать в ДНР уже не могу, да и другим иностранным журналистам сделать это сложно. Последним из Донецка выезжал итальянец, которого уже несколько раз задерживали и водили к Мотороле. Выезжал со словами «Fucking Donbass, наконец-то я в цивилизованной стране!»

Когда я получил первый заказ на работу в Беларуси, то подумал, что сумму, за которую мы фиксили на фронте, просить не красиво – все же мирная страна, европейская. Оказалось, надо было заряжать больше, потому что доступ к информации в Беларуси ограничен так, что мама не горюй. В Украине мы проходили на военные базы, устраивали встречи с политиками, чиновниками и любыми службами. А здесь не получалось 90% из того, что было запланировано. А потом в Рогачеве ситуация зашла совсем далеко…

Жестокий цирк в Рогачеве

Темой Британского фильма было развитие прессы и интернета в Беларуси. Одним из героев, с которыми они хотели встретиться, был парень по имени Денис Дашкевич. У него в Рогачеве есть сайт vrogacheve.ru с локальными новостями. Британцы говорили, что за ним милиция следит, бизнес прикрыли, слежка идет – но ведь у нас многие преувеличивают уровень преследований. В интернете я нашел конфликт Дашкевича с «Говори правду» (он обвинил Дмитриева в создании фейковых общественных приемных), конфликты с милицией и чиновниками – все это выглядело крайне несерьезно. Пару выпадов публиковались на «Белорусском Партизане». Я подумал: чепуха, нет в Беларуси коррупции и такого уровня преследования, о котором он говорит. По крайней мере, в Минске мы последние годы этого не видим. Поскольку по телефону парень звучал уверенно и убедительно, я решил, что съездить интересно – в конце концов, сам никогда не был в этом Рогачеве. По приезде Денис нам сказал: «Ребята, вы должны понимать, Беларусь – это не Минск. Она разная, вы сейчас это увидите». Пока мы сидели у него дома и пили кофе, он приводил примеры коррупции, а потом предложил свозить журналистов в замечательный городской парк, на который было выделено $600 тысяч. Британцы говорят: «Зачем нам парк?» – «Поехали, все увидите».

Приезжаем. Видим поле с двумя грязными прудами, засыпанное бутылками, ни одной скамейки и дорожки. В прессе были сюжеты о том, что даже материалы закуплены: «Здесь будут фонтаны, лебеди, а здесь – дорожки и детские площадки». Украдено было вообще все, и за этот парк посадили мэра Рогачева. Историю нам полностью подтвердил местный житель, к которому британцы подошли на улице. После записи сюжета с местным жителем мимо нас проехали три машины, забитые какими-то людьми под завязку – такой медленный проезд, психологическое давление. По словам Дениса, его самого властям очень легко выставить лгуном, живущим на западные гранты, оппозиционером и врагом народа. А местный житель стал последней каплей.

Увидев большие чистые машины, которые очень выделялись на фоне Рогачева, журналисты пошли к ним с камерой. Те сначала грубо отворачивались: «Эээ, кто вы?» Потом стали делать вид, что приехали по делу. Достали бумажку, и начали в нелепом месте за гаражом на свалке показывать, что ремонтируют парк, где работа не велась годами (в 2012-м парк должен был уже быть!). Потом подъехал минивэн, и оттуда выскочила чиновница, как оказалось, главный идеолог Рогачева. Сказала, что прямо сегодня они начинают работу над парком: «Запомните и запишите, с сегодняшнего дня». Идеолог все время старалась отвернуться от камеры: «Вы не имеете права меня снимать, уезжайте отсюда!» Денис спросил: «Простите, можно нам поехать хоть пообедать?» Она: «А зачем вам обедать? Вы же кофе уже попили, может, пора уехать из города?» Я офигел!

В кафе Денису начали приходить смс-ки от друга в исполкоме. Оказывается, в центр послали информацию о том, что журналисты пьяны, ведут себя вызывающе, «как короли здесь у нас» – так было сказано.

Выходим из кафе, садимся в машину – нам дорогу преграждает микроавтобус. Вот оно то самое, от чего все в Беларуси параноят, но не верят, что это возможно! Подъезжает ГАИ, проверяет документы – вроде ничего, едем дальше. Замечаем, что за нами идет слежка: то джип ездит, то микроавтобусы. Город-то очень маленький – весь просматривается. Зачем такое количество техники было использовано? Для чего?

Из кафе мы поехали к овощному заводу, который сейчас пустует и разваливается. Ходим вокруг этой фабрики и делаем сюжет. Денис рассказывает о том, что предприятие продается, но власти выставляют завышенную цену, поскольку их основной интерес – получить откат. Мрачняк, который мы часто видим в России и Украине, у нас, оказывается, тоже есть. Тут внезапно к заводу подъезжает владелица караоке-бара, который находится на территории фабрики. Подходит к нам и говорит, что якобы россияне вскоре собираются купить этот завод. Я просто офигеваю – откуда она знает, что речь о том, что завод не продается? Власти что, подсылают к нам каких-то людей рассказывать чепуху? Дальше мы поехали на мебельную фабрику – а весь проезд перегорожен грузовиками. Журналисты начинают стрематься. Выходит, Денис действительно весь в жучках, они у него и дома, и в телефоне! Тем временем, Дашкевичу приходит еще одна смс. Друг сообщает, что исполкоме решили сменить тактику и приглашают нас в исторический музей на встречу с местными чиновниками. Чуть ли не БРСМовцев хотят согнать и хлебом-солью встретить этих иностранцев. Что за бред? Рассказываю журналистам – ладно, давайте съездим.

Приезжаем – в музее никого, кроме директора. «Я готов провести вам экскурсию, рассказать историю нашего края» – «Мы здесь для того, чтобы задать чиновникам несколько вопросов. Один – о фактах коррупции, а второй о препятствии работе независимых журналистов». Директор начинает сообщать кому-то по телефону, зачем мы приехали, и никакие чиновники к нам не приезжают. Решаем сами сходить в исполком пешком, благо, он находится рядом. Прямо на подходе к исполкому, вдруг – вжжж – выруливает машина с главным идеологом. «Вы до сих пор здесь? Создаете нам проблемы?» А чуть в отдалении стоит большой автобус со здоровенными мужиками вокруг, которые кричат: «Эй ты, мля, сюда ко мне иди! Что ты там делаешь?» Я говорю: «Может, снимем? Что уже терять-то?» Журналисты застремались: «Нет, не пойдем, ну его нафиг».

Это было или как в Сицилии, или в Северной Корее (кстати, в Рогачеве есть район с неформальным названием Северная Корея, мы туда ездили). Видимо, новости о либерализации не дошли до Рогачева – я не ожидал такой картинки, хотя и живу в Беларуси уже 36 лет. После всего этого журналисты хотели быстрее свернуть программу и свалить из Рогачева. Уже на заправке я пытался аккредитовать их на одно мероприятие, которое организовывал Вадим Гигин. Нашел телефон координатора, и, взвинченный Рогачевым, начал говорить: «Послушайте, я патриот своей страны. Хочу, чтобы иностранные гости, которые к нам приезжают, встречали открытость и дружелюбие, чтобы у них оставались максимально положительные впечатления о нашей стране. Вы же по странной прихоти создаете имидж страны закрытой и недружелюбной. Понимаете, что к нам туристы после такого не поедут?» Я говорил это очень эмоционально, и журналистка впала в истерику, стала колотить меня по спине: «Прекратите кричать, у нас будут проблемы!» Британцы были страшно напуганы, их трясло. Так у нас случился финальный конфликт, впрочем, речь сейчас не об этом.

Отказ как особенность работы чиновников с медиа

До Рогачева никакой слежки за иностранными журналистами не было. Единственной нашей проблемой было перекрытие доступа к информации. Если отказ от интервью в КГБ и даже в ОАЦ можно понять – это секретные службы, то отказ министерства информации дать комментарий британцам непонятен. Точно так же, как отказ Белтелерадиокомпании показать работу съемочной группы. Все закрыто, никуда не попасть, в какие двери не стучись – сплошной Кафка. «Нет, позвоните туда», – тебя перекидывают десятки раз, и все норовят на самый верх зашвырнуть, чтобы решал «самый главный». А самый главный отказывает.

Совершенно безумная ситуация была с министерством информации. Я говорил с секретарем Ананич, человеком, ответственным за работу с прессой. «Давайте, чтобы упростить министру работу, вы расскажете о том, кто такие ваши британцы. Дадите большой материал о них». Поскольку речь шла о крупном СМИ, известном во всем мире, я говорю: «Так в Википедии гляньте, вы же министерство информации». Попросили набрать через какое-то время. Перезваниваю: «А вы можете перевести статью из Википедии, потому что на русском нет, а министр по-английски не читает?» Окей. Министерство информации, ништяк. Я перевел статью, переслал и получил ответ: «Министр сочла нецелесообразным». КГБ и ОАЦ отвечали так же. Белтелерадиокомпания придумала отмазку более развернутую: «У нас очень напряженный график, мы заняты». Но отказ от БелТА выиграл приз в номинации самого безумного. Мы попали внутрь и разговаривали с заместителем генерального директора. Она очень тепло нас встретила. Звонит через пару дней: «Мы сейчас готовим новые сервисы и подходы…» – долго плетет про то, как у них все развивается. Я не могу врубиться: «Хорошо, мы с удовольствием послушаем, снимем, а вы об этом расскажете». Она: «Нет, подождите. Поскольку всего этого еще нет, не могли бы вы немножко позже нас посетить?» Я говорю: «Окей, они еще до конца недели будут тут, дней пять или шесть. Насколько позже?» – «Вот у нас в 2018 году будет все это, приезжайте». Вообще кайф! Обязательно приедем, спасибо, вы очень добры.

Единственным государственным журналистом, которий вроде как согласился дать интервью, был Егор Хрусталев. Он вел интеллектуальное шоу в ночном клубе «Койот», и я поспешил обрадовать британцев: «Смотрите, либерти! Свобода потребления и развлечения».

Продюсер шоу дал разрешение снять сюжет. Хрусталев тоже сначала согласился, а потом внезапно пропал на несколько часов со связи. Сюжет повис в безвоздушном пространстве. Когда герой вышел на связь, оказалось, ему нужно разрешение от начальства. Ну ёшкин ты кот! Я помню, что именно таким образом нам отказывали в предыдущих случаях. В таких ситуациях у меня открывается второе дыхание: я поговорил на адреналине с пресс-службой СТВ, прикинувшись зайчиком и совершенно безобидным патриотом. Они сказали: «Почему нет, пускай дает интервью».

Естественно, Хрусталев не знал, о чем у него будут спрашивать. А журналисты не стали заниматься экивоками. Первый вопрос задали про шоу, а дальше поехало: цензура, свобода прессы.

Хрусталев отвечал довольно интересно. Он сказал: «Понимаете, мы находимся в российском информационном пространстве, нам с ним очень сложно конкурировать. Они могут нам навредить, используя информационные каналы. Поэтому мы нуждаемся в очень сильной системе защиты». Он говорил свободно и живо, хотя ничего особенно острого не было. Единственное, в конце подал знак SOS: «Знаете, когда я был наиболее счастлив? В конце 80-х – начале 90-х. Это был расцвет журналистики и безумная свобода». Этим разговором с Хрусталевым британцы остались невероятно довольны.

Гнусные журналисты

Наши власти говорят, что гнусные лжецы клевещут, поливают грязью нашу родную Беларусь. Простите, ничего подобного! У британцев по приезде установка была совершенно другая. До визита в Беларусь мы около месяца переписывались с Алистером в Facebook. Он писал, ему кажется, есть некий баланс: с одной стороны, государство достаточно репрессивное, с другой стороны – президент пользуется популярностью, и власти стараются не перегибать палку. Рогачев эту картинку баланса смел в одночасье. Он дал наихудший имидж страны, который возможен в принципе: за тобой постоянно следят и никуда не дают сунуть свой нос. Когда нам перекрывали дороги, было впечатление, что сейчас выскочат титушки и разобьют камеры – было реально стремно.

Большинство снятого, включая проезд странных машин и идеолога, будет использовано в фильме. Журналисты, конечно, остались довольны, потому что у них получилось заснять настоящий экшн со слежкой и невменяемыми идеологами. Но простите, ребята, у фильма Google аудитория – много миллионов людей. Не только канал ютуб. Его, возможно, купят другие каналы. Что вы наделали своими отказами в Минске и этим цирком в Рогачеве? Ведь реально картинка могла быть совершенно другой. Вы могли гнуть свою линию о защите нашего хрупкого хрустального сосуда от вредных информационных воздействий.

Чего было бояться пускать нас на БТ? Там что, пыточные? Наверное, они оценивают работу журналистов по тому, как работают сами: можешь снять что угодно, но потом поставить это в такой контекст, что самый милый зайчик превратится в ужасного крокодила.

Почему министерство информации отказалось дать комментарии? Британцам вообще было странно, что такое министерство существует: «У нас такое только во время Второй мировой войны было». Я уже не говорю про этот смех и грех, когда министр информации не находит в Википедии русской версии, сидит в растерянности и разводит руками!

Фильм мог бы быть о прикольных ребятах типа могилевчанина, который выжил за три миллиона, про чувака, который троллит милицию, министр Ананич бы высказалась, глава БТ Давыдько дал комментарий про хрустальный сосуд, ну и Липкович был бы для изюминки. Даже если бы британцы и хотели заснять диктатуру, у них бы не получилось. Выходит, это вы – авторы этой чертовой картинки, и вина за имидж закрытой репрессивной страны будет полностью на вас! Я вообще не думаю, что сюда кто-то из иностранных журналистов приезжает со злыми намерениями. У британцев чернушная картинка получилась по факту – невозможно сделать хуже, чем цирк в Рогачеве.

Семь напутствий фиксеру

Во-первых, надо быть честным. Предупреждайте людей, что нельзя возлагать больших надежд на встречу с государственными чиновниками. Ладно политика – оставим все, что касается президента. Но вас не пустят даже в такие места, как БелТА. Посещение психиатрической больницы категорически запрещено, и в ЛТП снимать не пустят, хоть это и уникальная штука, в других странах ее нет. Даже такая элементарная вещь, как Чернобыльская зона, может обломаться. Когда я работал с американцами из Al Jazeera, у нас в департаменте по ликвидации последствий ЧАЭС был долгий разговор, в результате которого чиновники озвучили базовый подход: «Мы совершенно в вас не заинтересованы. Нам лучше, чтобы не было никакой истории, чем вышла бы плохая». Тогда Al Jazeera отказали во въезде в Чернобыль на формальном основании того, что МИД выдал разрешение на освещение только президентских выборов.

Во-вторых, нужно продумывать шаги наперед. Перед приездом британцы для Google выбирали между двумя фиксерами – мной и мальчиком, знающим английский. Он им посоветовал написать цель аккредитации максимально расплывчато: что-то вроде «пресса и развитие информационных технологий в Беларуси». Если бы в аккредитации были указаны Белтелерадиокомпания, ОАЦ и министерство информации, им было бы сложнее отказать. Да, аккредитация бы рассматривалась дольше, но у журналистов был бы очень серьезный документ, возможно, пропуск: «Позвоните в МИД, пожалуйста, мы аккредитованы для работы с вами».

В-третьих, нужно иметь под рукой надежного водителя. Его стоит предупредить, что иностранные журналисты в таких местах, как Рогачев, могут попасть в переделку, и лучше быть к этому готовым. Любой водитель испугается, как только дорогу перекроет микроавтобус: можно решить, что сейчас устроят аварию, подгонят эвакуатор. Наш водитель и бровью не повел, он говорил: «Ребята, не парьтесь, что они вам сделают? Не убьют же, все нормально».

В-четвертых, нужно обговорить детали работы. Поскольку фиксер – понятие расплывчатое, нужно обсуждать элементарные вещи: будут ли вас кормить в течение дня, будете ли вы работать по ночам. Вам придется делать массу звонков – оговорите, будут ли звонки оплачиваться.

В-пятых, нужно знать себе цену. Проще всего с работать с иностранными фотографами, которым нужны конкретные места, и, изредка – перекинуться парой фраз с людьми, чтобы сделать caption. С телевизионщиками надо просить гонорар в полтора раза больше. Это безумно тяжелая работа. Будьте готовы даже носить чемодан с инвентарем, кроме того, выступать как эксперт. Как выразился Николай Халезин в комментах у меня в Facebook, телевизионщики – это горлохваты. Там сроки сжатые, и уход в боковые штреки недопустим. Это самая антигуманная журналистика, у которой есть свой план, и отклоняться от него они не собираются. Показательна история в Донецке, которая произошла в 2014 году. Раненых украинских бойцов отвезли в местный госпиталь, который уже контролировался сепаратистами. Мы поехали к этой больнице. Возле входа стояло несколько машин и люди с «калашниковыми», и в какой-то момент появился лазерный прицел – просто пробежал у нас нас по лбам. В ужасе от того, что это снайпер, мы разбегаемся врассыпную и ложимся. Одновременно с нами там находилась съемочная группа какого-то крупного телевидения, вроде CCN. Они просто свалили, хотя могли кого-то из коллег взять на борт своего минивэна. Солидарность среди фрилансеров есть: они стараются помочь и кучкуются, а вот крупные СМИ остаются от всего в стороне. Им сами редакции командуют никуда не вляпываться. Я видел это даже по истории с британцами в этот раз: никаких конфликтов, никуда не влезать, никому не помогать, в машину не брать.

В-шестых, сделать фиксерство основной профессией – крайне сложно. Нужно учить несколько языков и колесить между несколькими странами. Мой друг, шведский журналист Линус, называет фиксерство колониальным институтом. Большие белые господа решили забить на самостоятельную работу и за дешево упростили себе дело. Фактически ты гастарбайтер: месяц поработал, на следующий – ничего.

Наконец, в-седьмых. Главное качество фиксера, которое я выработал – смирение. Если вы вспыльчивый человек, может возникнуть короткое замыкание, разрушающее проект. Реально нужно зажать себя в кулак и максимально следовать их курсу, хотя и понимать, что ты не велорикша и не мальчик на побегушках. Фиксер – это звучит гордо, особенно в такой стране, как Беларусь.