Предисловие к беседе от Саши Варламова

Внутренняя потребность взять интервью именно у Юлии Чурко не оставляла меня с того самого момента, как только возник проект «Клуб состоявшихся женщин» как миниум по двум причинам. Первая заключается в уникальности этого человека: как женщины, как ученого, как мастера, щедрой рукой создающего и отправляющего в свободное плавание продолжателей своего дела. Вторая причина в том, что именно к Юлии Чурко в 25 лет я попал сперва студентом, почти сразу же стал лаборантом, потом – младшим научным сотрудником и даже заведующим научно-исследовательской лаборатории белорусского танцевального творчества (ОНИЛ БТТ), научным руководителем которой она являлась. Руководила в то время практически всеми фольклорными темами в Беларуси именно Юлия. Карьера её сложилась фантастическим образом: балерина, солистка Большого театра, но уже в 32 года – доктор искусствоведения, самый молодой в СССР, и причем – женщина (у большинства женщин в этом возрасте, как правило, другие интересы). Значительная часть энциклопедии «Этнаграфiя Беларусi» состоит из её статей и материалов её учеников и последователей, и вашего покорного слуги в том числе. Юлия Чурко – практически самый значимый искусствовед балетного театра в нашей стране, а во времена СССР без её участия не проходило ни одно мероприятие в области балетной или народно-сценической хореографии. И если я что-то умею делать в этой жизни, то во многом благодаря тому, что когда-то Юлия меня этому научила или позволила научиться. И этот материал я готовлю с постоянной оглядкой на то, что скажет по его поводу Юлия. Посвящаю его ей.

Саша Варламов: Я ни разу в жизни не видел вас грустной. Всегда, когда я имел удовольствие быть рядом с вами, вы излучали позитив. Как считаете, жизнь дана для радости?

Юлия Чурко: Жизнь – это жизнь, она очень разнообразна. Но на лице лучше хранить выражение радости и оживленности – кому нужны грустные и унылые лица?

Варламов: Что скрывается за вашей улыбкой?

Чурко: Естественно, у меня бывают разные настроения, но предпочитаю не все из них обнаруживать.

Варламов: Вы актриса?

Чурко: Судя по моему ответу, да. Раз играю, то да, но по-разному бывает – жизнь пестрая.

Варламов: Минуты отчаяния были?

Чурко: Были, конечно, но судьба меня балует, полное отчаяние миновало. Были какие-то неприятности, помню, как я рыдала, долго и надрывно.

Варламов: Кто-нибудь когда-нибудь видел ваши слезы?

Чурко: Может быть, но я не стремилась к этому. Думаю, что нет. Я стремилась их скрыть.

Варламов: Вы всегда обходите острые углы! Вот я не добился умения обходить острые углы – бескомпромиссно иду вперед, не задумываясь… Если бы я был дипломатичным, то в свое время не написал бы ненужного и реагировал бы на ситуации иначе – и тогда моя жизнь сложилась бы по-другому. Воспринимайте это как самокритику своего воспитанника.

Чурко: Не замечала этого. Вам виднее, но мне кажется, что вы достаточно лояльный и разумный человек.

Варламов: Я прочитал одну из ваших последних статей о белорусской народно-сценической хореографии, и на предпоследней странице понял, белорусская народная сценическая хореография «накрылась медным тазиком». Но вы очень красиво, почти убедительно, говорили о том, что возможно еще найдутся люди, возможно еще изменится ситуация и фольклор будет жить…

Чурко: Я уже так точно не помню, но верю вам. Раз вы так говорите, то так оно и есть.

Варламов: В чем заключается основная притягательная сила фольклора?

Чурко: В искренности. Да, еще синкретичность. Я имею в виду – в аутентичном исполнении. А то, как мы фольклором занимаемся – это уже вторично, третично… Но то, что люди несут сами – это искренне.

Варламов: Импровизация – одна из самых важных составляющих фольклора?

Чурко: Она всегда присутствует, ты ведь постоянно меняешься, варьируешь, импровизируешь.

Варламов: Как в жизни?

Чурко: Конечно, да.

Варламов: А на сцене?

Чурко: Там нужен строгий порядок. Там часто все должно быть в унисон.

Варламов: Я думаю, сцене нужен Елизарьев с его масштабом, умением видеть и создавать образы. Как считаете, насколько Елизарьев велик?

Чурко: Он мне кажется очень большим хореографом. Слово «велик» применимо к единицам.

Варламов: Мариус Петипа?

Чурко: Он велик, потому что его время возвеличило. Если бы мы были его современниками, то неизвестно, назвали бы мы его так или нет. Время увеличивает значение личности. Мы всегда говорим с пиететом о тех, кто ушел.

Варламов: Стоит ли держаться за прошлое?

Чурко: Держаться – не то слово, которое подходит. Опираться.

Варламов: Можно ли опереться на то, чего нет?

Чурко: Прошлое есть всегда, оно как бесконечная нить из прошлого в будущее. Оно растворено, и все время с нами.

Варламов: Как вы относитесь к тому, что есть масса временных измерений – миры, сопредельные нашему?

Чурко: Хорошо отношусь. Мне интересно, я с удовольствием все это читаю. И вполне допускаю.

Варламов: У меня есть опыт выхода из тела во время одной из операций, когда я говорил врачам: «Зачем вы меня трогаете, раз вижу вас всех?»

Чурко: Это уникальный опыт.

Варламов: Я реально видел себя со стороны, лежащего с закрытыми глазами…

Чурко: Я о подобном читала.

Варламов: Как вы считаете, что такое жизнь в нашем измерении, на нашей планете? Чему она посвящена?

Чурко: Для меня она – череда разнообразных происшествий, и нет никакого предназначения или великой миссии, по крайней мере у меня.

Я уважаю тех людей, у которых есть всякие великие предназначения. Но о себе я так не думаю. У меня есть мое дело, и мне этого достаточно.

Варламов: В 32 года вы стали доктором искусствоведения – ушли из балета, ушли со сцены, а ведь сцена, как магнит: успех, аплодисменты… Лишиться всего этого было легко?

Чурко: Ушла я не жалея, легко. Никогда не думала о сцене, как о притягательном месте. Ушла и ушла. Очевидно, когда я была в балете, меня интересовало еще что-то другое, может быть, даже больше, чем балет.

Варламов: Вы лишены чувства тщеславия?

Чурко: Да, оно мне не свойственно. Сколько себя помню, у меня его не было.

Варламов: Враги у вас есть?

Чурко: Сейчас соображу. Были.

Варламов: Мощные?

Чурко: Судя по тому, что я осталась при деле и при своих степенях, то не очень.

Варламов: Вы оказались сильнее?

Чурко: В конечном итоге да, иначе бы лишили всего. У меня был недоброжелатель, предшественник на посту завкафедрой. Но я занималась своим делом, и всё тут.

Варламов: Нужно жить в постоянном страхе от того, что кирпич на голову упадет, или можно жить спокойно?

Чурко: Если кому суждено, то он упадет. Не убережешься.

Варламов: А сдачи давать надо?

Чурко: По мере необходимости. Если происходит что-то очень несправедливое, и тебе легко дать сдачи, то надо дать сдачи. Но если это очень сложно и трудоемко, то лучше плюнуть. Спокойствие и время, которое освободится – оно освободится для работы, для чего-то другого, более нужного.

Варламов: Такие качества, как зависть, жестокость, подлость – можете расставить их по иерархии?

Чурко: Должна сказать сразу, что все эти качества мне неприятны. Хотя и говорят, что зависть – движущая сила.

Варламов: А бывает белая зависть?

Чурко: Бывает. Это такое восхищение, смешанное с завистью мыслью «почему не я»?

Варламов: Стерва – это психологическое заболевание?

Чурко: Это черта характера.

Варламов: Излечиться от этого можно?

Чурко: Не думала об этом никогда. Знаю, что бывают стервозные женщины.

Варламов: Что с ними делать?

Чурко: Отойти и не трогать.

Варламов: Воспитание себе подобных – может быть целью?

Чурко: Это грешит самомнением.

Варламов: Учительствовать – свойственно вам?

Чурко: Свойственно делиться интересным. Я сегодня пришла к вам с лекции, на которой рассказывала о чем-то, и сама увлекалась… Приятно делиться чем-то интересным, радостным.

Варламов: Что такое женское счастье, и чем оно отличается от общечеловеческого?

Чурко: Я не знаю, что такое женское счастье или мужское. Думаю, что они не отличаются от общечеловеческого. Возможно, я должна была сказать, что для женщины – это любовь, но скорее, это ощущение жизни, наверное.

Варламов: Ваш муж – это ваша любовь?

Чурко: Да, я к нему привязана, он хороший человек. Сказать такое через 43 года совместной жизни – дорогого стоит. И мы с ним по утрам болтаем, как будто встретились вчера.

Варламов: Как это могло случиться?

Чурко: Сохранился интерес. Это немаловажно. Как известно, долгое супружество молчаливо.

Варламов: Кто трудится в этом случае больше: он или вы?

Чурко: Мы обоюдно. Мне кажется, я веду себя очень естественно. Делаю только то, что интересно, не преследую выгоду. Только так, никаких сознательных шагов, рассчитанных на то, чтобы привязать, удержать, завоевать – не делаю.

Варламов: Можно ли сравнивать жизнь с дистанцией? Все в процессе бега…

Чурко: Я не бежала никогда, но все время шла.

Варламов: Вы наслаждались жизнью?

Чурко: Да, были моменты. У меня было больше радости, чем горя. Не было мучений, неподъемных сложностей.

Варламов: Что вы думаете о поэтах, которые пишут «… коня на скаку остановит, в горящую избу войдет»?

Чурко: К Некрасову я спокойно отношусь. Возможно, и есть такие женщины. Но я никогда не восхищалась доблестью женщин. Доблестными должны быть мужчины.

Варламов: Поэт непременно должен быть политиком?

Чурко: Из политиков только Маяковского признаю. Я его очень люблю за талант и прощаю ему всякие политические дела. Я с детства запомнила, что это хороший поэт, а все остальные прошли мимо. Хотя поэзию очень люблю. Бывает весь поэт ровный, но у него есть такое четверостишье, которое буквально поражает. У меня есть масса афористичных четверостиший.

Варламов: Насколько губительно действует на поэта идеология и политика?

Чурко: Если он талантлив, то он может делать талантливо всё и в любой сфере.

Варламов: К какому культурному полю вы себя относите?

Чурко: Не к интеллигентам – это слово для меня слишком высоко и благородно. К рабочим и крестьянам меня тоже не отнесешь. К какой-то сфере умственной деятельности…

Варламов: Вы всегда среди своих?

Чурко: Да, все время среди своих.

Варламов: Кафедра – ваш дом, и вы не бываете в чужеродном пространстве?

Чурко: Это точно сказано: я все время чувствую себя в своей среде.

Варламов: И как вам живется сегодня? Нравится ли общество, в котором вы находитесь, телевидение и другое?

Чурко: Скорее нравится, и я боюсь, что не угожу вам, но да – нравится. Я всеядна.

Варламов: Вас не раздражает пошлость?

Чурко: Нет, я это обхожу, меня это не касается напрямую.

Варламов: Вы избирательно смотрите телепередачи?

Чурко: Я смотрю то, что мне интересно.

Варламов: Когда-то в одной из экспедиций, мы ехали в автобусе, и вы рассказывали о своем отношении к продолжению рода.

Чурко: Оно, наверное, и сейчас осталось таким же.

Варламов: Вы сказали, что не собираетесь продолжать свой род, ради того, чтобы, когда придет время, кто-то подаст стакан воды…

Чурко: Я и сейчас так думаю.

Варламов: Можете прокомментировать эту позицию? Я ведь тоже придерживаюсь этого же.

Чурко: Это трудно. Но, сейчас у меня нет ни капли сожаления, что у меня нет потомства. Мне не кажется, что нужно продолжать что-то там, или от кого-то чего-то ждать.

Варламов: Продолжение рода – это тщеславие?

Чурко: Нет, это природный инстинкт – или ты хочешь, или ты не хочешь. Многие женщины так хотят иметь детей, что для них просто выбора нет.

Этот вопрос вставал у меня, когда мне было лет 18. Я никогда не думала о продолжении рода и никогда не хотела иметь детей.

Варламов: И все же, не тщеславие ли это – продолжить себя во времени, длить себя в своих детях?

Чурко: Нет, я думаю, что это просто дано или не дано тебе. Я знаю, что некоторые женщины не мыслят себя иначе, они реализуют себя в семье и в детях.

Варламов: А кто больше трусоват в жизни, кто больше ее боится: мужчины или женщины?

Чурко: Это все индивидуально, нет какой-то закономерности. Я бы не стала называть мужчин или женщин.

Варламов: Как вы относитесь к искусству, которым занимается современная молодежь? К их стремлению, ничего не изучая, глубоко требовать признания?

Чурко: Надо бы всем дать возможность выразить себя. В конечном итоге бесталанные уйдут, сотрутся, исчезнут, а талантливые останутся. Дело должно быть сделано хорошо, ему должны быть отданы все силы.

Варламов: Как вы относитесь к халтуре?

Чурко: Плохо.

Варламов: Что означает – халтура?

Чурко: Небрежное, хамское отношение к порученному делу, и к делу вообще.

Варламов: Что есть халтура в отношениях?

Чурко: Наплевательство.

Варламов: Как вы относитесь к мещанству? Его нельзя исключить, уничтожить, запретить?

Чурко: Мещанство естественно, оно присутствует в людях. Мещанство – это интерес, прежде всего, к своему чему-то личному, маленькому.

Варламов: Насколько мещанство важно, насколько нужно потворствовать среднему классу?

Чурко: Мещанство и средний класс – разные вещи. Мещанство – это своекорыстие, и далеко не весь средний класс относится к мещанству. Есть там и много людей, которые интересуются общественным делом.

Варламов: Как известно, брат известного рок-н-рольщика Элвиса Пресли жил под мостом в картонных коробках. Задали вопрос Элвису Пресли, почему он не может помочь своему брату, ведь денег же у него – выше крыши… Элвис ответил, что брат не хочет помощи, что он ведет такой образ жизни, который ему нравится…

Чурко: Помочь человеку, который не хочет, чтобы ему помогали – это значит, навязать ему себя. Некоторые люди хотят быть свободными, ни от кого и ни от чего не зависеть.

Варламов: Ницше как сказал – «возлюбить другого – значит оставить его в покое, и ждать, пока он сам не попросит помощи».

Чурко: Для афоризма это, может быть, и неплохо звучит, хотя жизненные правила подразумевают многообразие поведения. Кому-то надо помочь и протянуть руку, может быть, даже и первому, но насильно ничего делать нельзя.

Варламов: Что для вас значит эмансипация человека, чувств – эмансипация не только женщины, а всего мира?

Чурко: Это свобода проявления себя. Но это не абсолютная свобода, мы все ограничены рамками и знаем, как вести себя в разных условиях.

Варламов: Когда вы утром уже проснулись, но глаза еще закрыты – о чем вы думаете?

Чурко: Никаких грустных мыслей меня не посещает, это я точно знаю. Нет у меня ни печали, ни испуга перед новым днем. Но и восторга нет. Обычное нормальное мироощущение. Думаю о разном.

Варламов: То, какой вы себя ощущаете внутри и какой видите себя в зеркале, это два разных человека или один и тот же?

Чурко: Я не могу сказать, что тут я одна, а внутри – другая. Мне близки эти две ипостаси. Я даже боюсь, что это один и тот же человек.

Варламов: Вам не кажется иногда, что вот сейчас вскочу, побегу и сделаю…

Чурко: Раньше так и было. А теперь я хромаю, у меня палка, и надо сперва на нее опереться.

Варламов: Так вы теперь ею вооружены!

Чурко: Это, скорее опора, чем оружие.

Автор благодарит Светлану Долгонюк за помощь в подготовке материала.
Фотографии из личного архива героини.