В своем фильме «Небо над Берлином» Вим Вендерс позиционировал Берлин как город ангелов, помогающих смертным. Насколько эта романтичная идея соответствует действительности сегодняшнего дня? Да ни насколько. Берлин — город свободы, причем в ее чистейшем концентрате. С большего там всем пофиг, какой у тебя цвет кожи, каково твое вероисповедание, сколько тебе лет и престижна ли твоя работа. Люди просто живут, платят по счетам и постоянно пытаются найти для себя лично что-то новое, интересное. После падения Берлинской стены интернационализация рванула с крейсерской скоростью: наконец-то родственники смогли ходить пешком друг к другу, этнические немцы получили возможность приехать на родину предков, пришедшие корпорации стимулировали миграцию иностранной рабочей силы. Приехавшие же когда-то турки-гастарбайтеры смогли забыть о том, что в их паспортах стоит отметка «имеет право жить только в Кройцберге», и поселиться в других районах города (да-да, немцам нравилось создавать гетто и у себя дома, оказывается).

Жестокий Берлин, где социальные выплаты меньше цены за жилье

Социальная сегрегация существует до сих пор. Раньше дома, приближенные к Стене, считались непрестижными, там селились люди с низким доходом. На сегодняшний день арендная плата в них выросла втрое. В районах Кройцберг и Ньюкельн (несмотря на то, что это центр) живут в основном арабы и турки. И богема, съехавшаяся со всего мира. Вечером в Гёрлитцерпарке лучше не гулять, если не хотите ознакомиться с разнообразием всех существующих в мире наркотиков. Также сказывается недостаток инфраструктуры: недостаточное количество школ, магазинов. Очень много старых домов, которые до сих пор отапливаются углем. Сомнительное удовольствие – после работы тащить, к примеру, на четвертый этаж мешок угля, который пусть и стоит дешево, но тяжелый же. А спать «под шубой» под силу разве что студентам, которые и снимают в складчину подобное жилье, набившись туда как селедки в банку. На западе объединенного Берлина сегодня живут малообеспеченные немцы, восток — вотчина русских, переехавших сюда бывших жителей Казахстана и Сибири. Их насчитывается около 20 тысяч человек.

Распространено заблуждение о том, что человек, эмигрировавший в Германию, получает от государства пособие, на которое можно жить и кататься как сыр в масле. Да, существует социальное жилье, но с каждым годом его количество уменьшается. Хитрые владельцы всеми силами пытаются провести в принадлежащих им домах реновацию или капремонт, что увеличивает стоимость арендной платы аж в четыре раза. И если сегодня семья с двумя детьми платит в среднем за арендное жилье 700 евро, то после капремонта им придет «жировка» на 3000. Логично, что они будут вынуждены съехать куда-то на окраину. Как ни крути меньше, чем за 500 евро, снять в Берлине жилье — нереально. Прожиточный же минимум гарантированных выплат государством — 380 евро. При этом 85% берлинцев живут в арендованных квартирах всю жизнь. Собственную квартиру или дом, взяв кредит на 20-30 лет, стремятся купить в основном русские переселенцы. «А смысл в таком жилье? Никуда не уедешь, если предложат работу в другом регионе или даже стране», – такая аргументация у коренных.

Как выглядит беженец из России 90-х

В 2000 году группа русскоязычных переселенцев квартала Марцан-Нордвест основала общество «Vision e.V.». Их цель – содействовать социальной интеграции иммигрантов. Лидер общества Александр Рейзер долго думал, покидать ли родной Владивосток, но ситуация в 90-х, когда в городе не стало света и газа, вынудила его принять непростое решение.

Он до сих пор любит приезжать в Россию, где друзья, родной язык и понятный менталитет. При переезде в Берлин его поразил тот факт, что немцы очень рационально выстраивают свое пространство. Это даже не безбарьерная среда и постоянная забота о стариках и инвалидах, чтобы они ходили в кино и не чувствовали себя вышвырнутыми за борт жизни. Это желание украсить свой дом садовыми гномиками. Это маленькие логичные устройства вроде кнопки вызова помощи на уровне протянутой руки в туалете (а вдруг человеку стало плохо). Это и бордюры на клумбах с углублением: когда идет дождь, вода стекает в колею, а не вымывает грязь на тротуар, портя обувь прохожим.

По словам Рейзера, первым поволжским и казахским репатриантам гарантировалось гражданство, прожиточный минимум и оплата квартиры и медстраховки, полугодичное изучение немецкого языка и переквалификация через биржу труда. Но работу тебе следовало искать самому. Те, кто находил, с одной стороны лишались преференций от государства, но с другой оно же им гарантировало «за тягу к новой жизни» ежемесячный бонус-дотацию в 200 евро. Ушлые русские быстро посчитали, что выгоднее, и расслоились на две группы: одни хотели чего-то добиться самостоятельно, а вторые — доить жирную немецкую корову-государство. Собственно, почему бы и нет?

В русском районе есть замечательный ларек с вином в розлив (оно, в принципе, и в магазине крайне недорого), где прямо с утра царит интернационал, о котором не мечтал и Карл Маркс: русские в обнимку с вьетнамцами поют песни протеста и танцуют гопака.

В соответствующих органах они тяжко вздыхают, что не могут выучить немецкий: «очень сложный язык» и, как следствие, найти работу. Так и живут последних лет 15. А с 2014 года, благодаря русскому ТВ, неожиданно началась радикализация: как страшно жить в Германии! Партия Единства утверждает, что полмиллиона русских немцев готовы переехать в Крым прямо сейчас. Однако состав вокальной труппы «У ларька» отчего-то не меняется. Как и в автобусе две русскоговорящие женщины, делящиеся друг с другом лайфхаками о том, как выбить что-то халявное у государства, в конце разговора тяжело вздыхают: «Абер натюрлихь, кто-то ж должен работать...»

Как эмигрантка из Минска помогает беженцам из Сирии

Марина Напрушкина родилась в Минске, но последние 15 лет живет и работает в Германии. Окончила училище им. Глебова, после – Академию изобразительных искусств в Карлсруэ и еще одну во Франкфурте-на-Майне. Пишет картины, снимает видео и делает инсталляции. В своих работах часто критикует политическую систему Беларуси и культ личности президента Лукашенко. В Берлине в 2013 году Марина создала инициативу по адаптации беженцев «Новое соседство/Маобит». Бывшая минчанка рассказывает: «Тогда в основном люди бежали из Российской Федерации: большие дагестанские и чеченские семьи. В открывшемся общежитии было более 300 человек и около 100 детей. Спустя полтора года мы приняли решение снять помещение побольше, и очень вовремя — в том году была большая волна притока людей из Сирии. В 2015 году государство оказалось плохо подготовленным к принятию 50-60 тысяч беженцев из Сирии, хотя это не такая уж большая цифра для Берлина. Она равноценна ежегодному притоку немцев из других городов. Инициатив, подобной нашей, было много. Но даже если человек быстро выучил немецкий язык, он оказывается перед стеной: очень сложно найти работу или поступить в университет. Здесь система несколько другая, без контактов и знакомых, которые тебя поддерживают, это очень сложно сделать».

По словам Марины, проблема в Германии — не беженцы. Проблемой являются бюрократические процедуры. Только на подачу документов может уйти несколько месяцев.

«На еженедельных встречах новых волонтеров я повторяю: «Не думайте, что вы делаете это для кого-то, вы делаете это для себя. Если мы не будем создавать здесь партнерские, дружеские отношения, то подобная нездоровая ситуация приведет рано или поздно к конфликту», – говорит Марина. В ее центре, помимо общения на немецком языке, есть курсы английского и арабского, занятия музыкой и рисованием. По средам здесь готовят блюда национальных кухонь, а по вторникам сюда приходят молодые юристы, которые посредством общения с беженцами приобретают необходимую практику и помогают людям. Марина говорит: «Мы хотели привлечь специалистов для решения психологических проблем, но один из беженцев сказал, не надо: его поход к психологу и рассказ о своей жизни довел врача до слез. «Я не хочу возвращаться к прошлой жизни даже на словах, а немцы не готовы поверить в то, что это действительно может быть». Сама я избегаю говорить о беженцах как об определенном классе. Это статус на бумаге. От него сложно избавиться, это очень тяжелая жизнь, в том числе с правовыми ограничениями. Но это не диагноз. И не черта характера. Всего лишь статус. На бумаге».

Как маленький городок в Германии встречает сирийских беженцев

На востоке в земле Бранденбург расположен городок-коммуна Гольцов. Население составляет 840 жителей. Когда я вышла на его улицу, поняла, что чувствуют россияне приезжая в Минск: ого, а что это у вас тут так чисто? На улице стоял трактор Belarus — местный житель уверил меня, что он still working. Несмотря на то, что деревенька, скажем прямо, равна минской комплексной новостройке, в ней есть школа и своя киностудия. Последняя появилась здесь еще в 60-х годах прошлого века — ГДРовская студия решила создать уникальный долгоиграющий сериал-летопись жизни небольшого города. Остановились на Гольцове, чьи жители согласились, чтобы за ними годами следила камера. Первый документальный фильм «Когда я иду в школу» был снят на черно-белую пленку камерой, зарядки которой хватало на 4 минуты.

Он рассказывал о том, с чем сталкиваются немецкие шестилетки. Все дети на кинохронике были с одинаковыми портфелями и конусообразными кульками конфет (традиционный подарок немецкому первоклашке), а 18-летняя учительница им говорила, о том, что они больше не дети, а школьники. За первоклашками годами ходил оператор и показывал, как они взрослеют, рожают, а некоторые даже и умирают. Последняя съемка была в 2007 году, но хранителям музея кино хотелось бы продолжать снимать. Тем более, вся техника до сих пор работает.

Недавно этот восточно-германский поселок столкнулся с дефицитом первоклассников. За шесть месяцев до начала учебного года пришло известие, встревожившее поселок: региональное управление по делам школ отказало школе «Дети из Гольцова» в открытии первого класса в новом году (в земле Брандербург для открытия класса нужно иметь не менее 15 учеников). Тогда бургомистр Франк Шютц пригласил несколько семей беженцев на новое место жительства. А с ними приехали и дети в количестве 10 человек, необходимые для того, чтобы начальная школа в местечке не прекратила существовать.

Первое, что увидели новые семьи, – демонстрация местных жителей, которые считали их террористами и преступниками.

Одна из женщин, Халима, вышла перед немцами и со слезами на глазах рассказала о том, кто они, почему здесь и как представляют себе жизнь на новом месте. Одно дело, когда ты читаешь ультраправые газеты, другое — когда видишь живого человека, мать троих детей, которая ничем от тебя не отличается.

В Гольцове нет тех проблем с жильем, как в Берлине, когда в спортзалах школ селят по 50 беженцев разом, и семьям были сразу предоставлены отдельные квартиры. А дальше пошло время мучительного ожидания: при подаче документов на статус беженца ты должен сидеть в оплачиваемом центром беженцев жилье и ждать… всё! Больше ты не имеешь права делать ничего. Ни учиться, ни работать. Сидеть и ждать, пока бюрократическая машина перемелет твои документы и решит, дать ли тебе на три года паспорт, позволяющий находиться на территории ЕС, или чемодан-вокзал-разбомбленная Сирия. Это пытка, поверьте.

Халима говорит о том, что в Сирии до войны они жили более чем неплохо, у них были квартира и дом, две машины. Она работала помощником фармацевта, у мужа было свое бюро по недвижимости в Латакии. Дети ходили в частную школу. «Я не понимаю, почему бомбят те города, где нет ИГИЛ. Не понимаю, кто за кого воюет». Халима с ужасом вспоминает унизительные условия, с которыми семья столкнулась в лагере беженцев в Италии, где их держали восемь дней в тюрьме, а после заставили жить в палаточном городке, хотя они могли себе позволить отель неподалеку. Но выбора у них не было, к родне, переехавшей в Саудовскую Аравию, выехать невозможно — сирийцам просто не открывают туда визы. Оставалась только Европа.

Им, можно сказать, повезло. Они уехали с документами и вескими доказательствами того, что их дом подвергался бомбардировкам. Но ждать решения о присвоении статуса беженцев в Германии пришлось почти год. Сейчас Хатима занимается переводами, с нового года пойдет учиться на социального работника. Дети ходят в школу, обзавелись друзьями. Больнее всего дался переезд ее мужу, Фади. Он был уважаемым человеком, главой семьи с хорошими заработками, а здесь ему придется переучиваться на плиточника. Нет проблем в том, чтобы работать руками, этого он не боится. Просто работы в Гольцове нет. Приходится ездить по региону, но находиться не рядом с семьей ему психологически очень страшно.

По словам Франка Шютца с приездом беженцев жизнь в местечке изменилась в лучшую сторону, люди стали больше общаться друг с другом. Женщины Гольцова просят в подарок на Рождество от Халимы рецепты ее необычных блюд. А дети узнают о культуре других стран в играх со сверстниками. Во времена ГДР русские гарнизоны не допускали контакта своих детей, и маленькие Йургены никак не соприкасались с Юрочками своего возраста. Хочет ли бургомистр, чтобы семьи сирийских беженцев остались в Гольцове? Он говорит, что желал бы деревне, чтоб она становилась моложе, чтобы в нее приезжали люди. Но по своему опыту понимает, что семья должна жить там, где она чувствует себя дома.

На прощание я задаю женщинам вопрос: «Дай бог, чтобы обстановка в Сирии разрешилась в самое ближайшее время, и вы смогли вернуться на родину. Но что, если пройдет три года или даже больше, и ваши дети скажут, что у них тут друзья, гимназия, перспективы?» Халима и Мерват уверенно отвечают, мол, если мы скажем, «дети, домой» – дети поедут домой. «Ведь родина — это рай!»

Так каков вывод: беженцы – добро или зло?

Трудно делать какие-то выводы о том, насколько успешной или провальной оказалась попытка Евросоюза помощи беженцам. Тем более, германские политики, особенно депутаты бундестага или пресс-службы Еврокомисии, очень осторожны в своих высказываниях. Может, им многое и не по душе, но свое личное мнение они успешно скрывают. Не под запись они сокрушенно говорят о неповоротливой бюрократической машине Германии, которая действительно толкает людей на вынужденную криминализацию. Кто будет готов вычеркнуть из своей жизни три года, чтобы иметь возможность подтвердить свой диплом, начиная от подмастерья? А если человеку уже за 40-50 лет?

Я не знаю, как правильнее и разумнее. Особенно после событий на Брайтшайдплац, когда грузовик буквально смял гуляющих людей, и полиция тут же задержала 23-летнего пакистанца, въехавшего в Германию год назад как беженец (впрочем, парня скоро отпустили). Если еще месяц назад вовсю шли разговоры о том, чтобы упростить процедуру установления прав на беженство, то теперь что? Запретить въезд людям, убегающим от войны и политических преследований? Построить новую Берлинскую стену, защищающую от любых приезжих? Требовать со въезжающих анкеты до пятого колена с обязательными записями «не был», «не состоял», «не привлекался»? И что прикажете делать нам, беларусам, с сидящими на вокзале в Бресте в ожидании тереспольской электрички порядка 1000 чеченцев? Поверьте, для 300-тысячного населения Бреста – это большая цифра ненужных им людей.

Ахмад Баракизаде, иранский журналист-иммигрант, карикатурист и скульптор, сотрудничающий с берлинской газетой «Tagesspiegel» сказал мне на прощание грустную и мудрую фразу: «Пойми, иммиграция – это последний выход, который человек выбирает. По-моему, неважно где мы живем. Важно, чем мы занимаемся. Сейчас у меня новая жизнь, новое место, новые проблемы, новые возможности. Но, к сожалению, я разучился мечтать».