Откуда у художника в Беларуси деньги на создание объектов

KYKY: Давайте начнем разговор про судьбу беларуского художника. Для кого, по-вашему, существует беларуское искусство?

Максим Петруль: Чтобы художник нормально существовал, ему нужна площадка для экспонирования и финансирование, чтобы создавать и демонстрировать произведения. У нас существует дефицит возможностей, потому что практически все масштабные произведения выпускаются за счет средств бюджета. Частных денег в арт-проектах практически нет. Художники используют любую возможность, чтобы высказаться. Есть исключения, например, Константин Селиханов, который сделал свое произведение городской скульптуры с БелВЭБом.

Я, например, высказываюсь, интегрируя произведения на станции метро и в парк Победы, что поддерживается исключительно бюджетом. Для молодых художников вроде Василия Тимашова возможность показать свою скульптуру есть лишь на «Арт-Островах» – выставке инсталляций под открытым небом, где на мой взгляд, вообще не нужно делать скульптуру. Поскольку дальше такого проекта на Комсомольском озере молодым художникам выйти невозможно, они делают скульптуры, которые было бы интереснее и умнее установить в городе на перманентной основе за совершенно другое авторское вознаграждение. Куда выходить молодым авторам? Практика Запада и уже Востока показывает, что искусство интересно людям обязательно образованным и богатым. А таких людей у нас практически нет. Из-за этого многим художникам приходится работать с людьми, которые не понимают, что такое автор, и считают, что искусство – форма украшения их собственного быта или трансляции их идей, и исходя из этого, привлекают художника как тамаду на свадьбу. Какое у этих людей понятие о цивилизации? У меня два года назад знакомый, с которым мы выпустили проект «12 стратегий», купил квартиру на последнем этаже в «доме-кукурузе», посмотрел сверху на «Комаровку», забрал детей и жену и уехал в Барселону. Приезжает сюда через год, читает наши журналы и говорит: «Слушай, что происходит? Какие-то парикмахеры, официанты и бармены дискуссируют о политике и культуре на страницах этих модных журналов. Что они создают? Авторы пирогов, татуировок и отбивных…?»

KYKY: Если говорить о заказе художника как «тамады на свадьбу», то тот же Микеланжело получал заказы от богатых людей на свои работы.

М. П.: Да! Это было уже в Ренессанс! Эпоху, когда людей сжигали на костре, причем за зеленые глаза – представляете? Это такая жуткая архаика, 500 лет назад было. А, сегодня прецеденты, когда серьезный художник работает с заказом, повсеместны. Если рассматривать топ «современного искусства», то скажем, Джефф Кунс расписывает BMW за невероятные деньги.

Когда-то он был мужем Чиччолины, порноактрисы и депутата итальянского парламента и начинал свой творческий путь, сделав себе фантастическое имя на ряде эпатажных акций. Кунс высмеивает массовую культуру и китч, умышленно делая «гиперкитч». Есть Такаси Мураками, художник, который изобрел «суперплоскую» художественную реальность, поместил в него двух «покемонов» – Kaikai и Kiki. Он сотрудничал с Бернаром Арно, коллекционером искусства и владельцем бренда Louis Vuitton, после чего суперплоская реальность захватила китайский рынок ширпотреба и умы модников. Уже давно произведения искусства (произведения авторов) собирают люди, которые хотят подчеркивать свой «особый» социальный уровнь. Но у нас пока что «особый» социальной уровень измеряется автомобилями, квартирами, китайскими товарами, домиком в деревне, тусовкой в ресторане или дискотеке, а также «шатанием» по улицам и площадям европейских городов и пляжным курортам.

Почему одних художников приглашают выставляться, а других – нет

KYKY: Иногда возникает чувство, что на официальном уровне в Беларуси – одни и те же художники. Оганов, Бондаренко, Селиханов. Есть набор художников или они меняются?

М. П.: Нет, это же не набор. Они не продаются в магазине. Им кастинг никто не устраивает. Мой педагог – известный минский скульптор Владимир Жбанов, который порой был достаточно резок в высказываниях, отвечал на вопросы, почему этот, а не тот, так: «А потому что этот зубы на это съел, пока тот «бухал». Он сидел и потел в мастерской ежедневно по десять часов, пока другой прохлаждался с девочками. Поэтому он – это он, а не тот, другой». Собственно говоря, мир искусства достаточно замкнут, мы все друг друга знаем, у каждого есть репутация. Скажем, есть Дмитрий Сурский. Ему уже скоро 60 лет. Естественно, Национальный центр современных искусств знает, кто есть такой Сурский, который 30 с лишним лет в отрасли. Его приглашают, потому что знают, что это серьезный профессионал и ответственный человек.

KYKY: Сурский является председателем Союза дизайнеров. И есть Губарев, примерно тех же лет человек, у которого была первая выставка на Якуба Коласа под открытым небом, на деньги частного банка, несмотря на то, что во Франции от его уже лет двадцать на руках носят. Почему так происходит? Губарев недостаточно был раньше хорош для НЦСИ?

М. П.: Каждый сам решает, где ему выставляться. С другой стороны, тот, кто отбирает, тоже принимает решение. Например, меня Владимир Прокопцов выставил, когда мне 30 лет было, а сейчас говорит, что я очень молодой. Когда он не включил меня в очередной альбом, я позвонил ему, а он разозлился: что я себе позволяю и так далее. По-человечески я его понимаю, возможно, у него было не очень хорошее настроение. А что с Губаревым? У него своя история отношений и с НЦСИ и с другими институциями, я не могу дать комментариев.

KYKY: А кто в Беларуси является критиком искусства?

М. П.: Институт критики у нас достаточно слаб. Хотя есть интересные люди, например, Игорь Духан, который преподает в БГУ. Он в свое время слушал курсы в Парижском университете Жака Деррида, философа пост-модерна, и приглашал с лекцией в БГУ Катрин Милле, главного редактора журнала «Арт-Пресс», парижского издания, которое фокусируется на международных арт-процессах. Есть Ольга Коваленко, которая работала одно время в Национальном художественном музее специалистом по современному искусству Беларуси. Также есть ректор Академии искусств, который является и критиком искусства, на мой взгляд, интеллектуальный человек Михаил Борозна. Мнения таких людей и определяют внутри ситуацию. Михаил Борозна, например, возглавляет республиканский экспертный совет по монументальному искусству. Через этот совет проходят многие объекты, которые идут на подпись президенту.

KYKY: Есть ли среди критиков искусства в Беларуси разделение на знатоков современного и классического искусства?

М. П.: Я не стал бы разделять искусство на классическое и нет. Когда ты говоришь «классика», ты вероятно имеешь в виду академическое искусство? «Современное искусство» в принципе сложно определимо, и термина контемпорари нет в нашем языке. У них есть термин «модерн арт» (искусство эпохи модернизма) и контемпорари – послевоенное искусство, как одно из значений этого понятия. Скажем, Руслан Вашкевич считает себя представителем современного искусства. А я его не считаю художником современного искусства.

KYKY: Вы считаете, что он – модерн арт?

М. П.: Совершенно верно. Руслан хочет зачем-то называться художником контемпорари, он прекрасный рисовальщик и интересный человек. У меня с ним два года назад случился конфликт: я пришел на обсуждение выставки Национальной художественный музей, где выставлялась коллекция «Зубр-Капитал», где был представлен Вашкевич. Я задал вопрос даже не Руслану, а Альмире Усмановой. Она говорила о том, что современное искусство вышло из таких авторов как Лючио Фонтана, Ив Кляйн, Марсель Дюшан. Но это люди, которые разрушали сам метод рисования, они боролись с этим методом всем своим творчеством. Скажем, Ив Кляйн работал только с синим цветом. Фонтана разрезал холст, и такой его артистический жест ввел его в историю искусства. Дюшан предложил писсуар в качестве произведения искусства на выставку, но у него не приняли эту работу. А Руслан Вашкевич работает с искусством через рисование, и я не вижу в этом ничего дурного. Сам код и метод этот немного архаичен, хотя активно использовался в эпоху модернизма: Шагал рисовал так, а Малевич – так. А если говорить о контемпорари художниках, то, например, Хёрст просто заливает формалином чучела животных. Вот я об этом и сказал на выставке. Руслан обиделся, узрел в моих вопросах какой-то троллинг. Но ведь и правда очень сложно определить, что есть контемпорари.

Андеграунд современного искусства как наследие СССР

KYKY: Скажите, а как официальным сообществом воспринимается такой феномен как Галерея «Ў»?

М. П.: Партизанская позиция, сформировавшаяся у нас в арт-пространстве, очень странная. Искусство поделили сами художники, это идет еще из советского периода. Для чего Компартией был создан Союз художников БССР? Чтобы регламентировать, контролировать и оказывать влияние на художников через систему закупок и госзаказов. Если ты правильно рисуешь и являешься хорошим парнем, то ты можешь быть куплен в фонд, музей или колхоз. Если ты неправильно рисуешь, тебя из Союза художников нужно выгнать – и выгоняли.

Но у нас 25 лет нет Советского Союза и его жесткого регламента. Когда я еще пришел в искусство в самом начале нулевых, то меня несколько раз запрещали, и не в Мингорисполкоме или Министерстве культуры.

Меня не любили старые художники, которые не понимали, зачем заниматься формальной скульптурой. Это было нелепо. Я никого не оскорбляю, не представляю опасности для общества или искусства. Но какие-то невежественные люди решили, что я не имею права работать, создавая формальную скульптуру. Приплетались мифы о пятых колоннах – бред, не имеющий ничего общего с действительностью. Так вот, деление на андеграунд и официальное искусство идет оттуда. Странно, что сам андеграунд помещает себя в андеграунд, хотя уже 25 лет (по-крайней мере, 16 из них) можно жить вне андеграунда. Мы, кстати, этот вопрос обсуждали пару лет назад с Павлом Павловичем Латушко, который тогда был министром культуры Республики Беларусь и посещал мою студию с визитом. Почему люди уходят в неофициальные пространства? Наверное, это желание сделать себе некий социальный капитал или такая наша традиция.

KYKY: А если министру культуры лично не нравится тот или иной художник?

М. П.: Да, такая ситуация возможна, но она не на все времена. Министр культуры – человек назначаемый. Я до сих пор общаюсь с «бывшим» министром культуры, который сейчас является послом во Франции и Испании. Он поработал на посту министра, и теперь работает послом, и политика министерства немножко изменилась. Сейчас Министр культуры – Борис Светлов, а его первый заместитель – Ирина Дрига. Они дают вектор, но по большому счету никому не мешают. Если бы они были моложе и энергичнее, то искусство в Беларуси развивалось, возможно, интенсивнее. Но есть люди, которые считают, что им по-прежнему все запрещают. В чем это выражается – не совсем понятно. Наши художники, в отличие от российских, не делают высказываний на грани фола, которые проникают в сферу политики. Например, у Сергея Кирющенко, который выставляется в «Ў», была выставка во Дворце искусств – площадке союза художников. И сам Кирющенко – член Союза художников.

KYKY: А вы видели А.Р.Ч., который рисует кровавые туши? На западе он признан. Почему у нас – нет?

М. П.: Я видел и очень смеялся. Это искусство странного психологического надлома. Оно болезненное, по моим ощущениям. Я не знаю, почему он не выставляется. Возможно, ему когда-то отказали, и он обиделся или просто принял к сведению, что вот, мне запретили. Поймите, я не вижу ничего радикального в белорусском андеграунде. Люди ведут поиски, выставляются. Но, по моему ощущению, быть непризнанным у себя на родине художником не очень выгодно. Русский авангард начала 20-х годов, тот же Малевич, был совершенно легально работающим художником. В Беларуси нет необходимости делить искусство на официальное и неофициальное.

Допустим, сняли у Руслана Вашкевича с выставки работу «Искусственное дыхание», где Мальвина сосет Буратино нос – сняли ее потому, что того требовал директор витебского музея, где проходила выставка в рамках «Славянского базара».

От этого Руслан не перестал выставляться в Национальном художественном музее и на других площадках в Беларуси. Есть отдельные моменты, когда конкретные люди могут не допустить что-то к экспонированию. Но это не значит, что на художнике крест.

KYKY: Член Союза художников получает какую-то зарплату за членство?

М. П.: Нет, конечно. Это признание профессиональности художника-автора. Кстати, сейчас ввели закон о тунеядстве, и те, кто не являются членами творческих союзов, обязаны подтвердить свой «социальный» статус. В данной связи определением статуса таких авторов занимается комиссия при Минкультуры из представителей руководства творческих союзов республики и чиновников. Если ты член Союза художников, то никто под сомнение не ставит твое признание обществом и государством как художника – у тебя есть право создавать произведения искусства.

Татуировка на предплечье. Чем не понравился Совету мурал на Воронянского

KYKY: А вы сами входили когда-нибудь в совет?

М. П.: Я вхожу в экспертный совет по монументальному искусству при Мингорисполкоме. Мы рассматривали, например, нашумевший мурал на Воронянского.

KYKY: Почему запретили?

М. П.: Мы не запретили, а пришли к выводу, что помимо социальных жестов существуют факторы внутрихудожественные. Приведу пример. Сегодня модно бороду отращивать и «масти» себе делать. Но в сообществе профессионалов не утвержден такой термин как тату-арт или «художественное» бритье бороды. А то, что нарисовал этот греческий художник на стене, похоже на тату-арт, который, как правило, делают самодеятельные художники, за некоторым исключением, в салонах тату, лагерях или в армии, а не изучают в школе, в колледже или университете как предмет искусства и метод творческой деятельности. Никто не защищал доктора искусствознания на предмет рисования татуировок или бритья бороды..

KYKY: Может, вы отстаете? Может, в мире такое понятие как тату-арт уже изучают?

М. П.: Если кто-то даже и изучал тату-арт в рамках искусствознания или градостроения, это не внедрилось в образовательный процесс и не стало предметом искусствознания. Допустим, граффити распространился благодаря высказываниям совершенно разных людей, того же Бэнкси. Его стали изучать, определять, каталогизировать. И постепенно введут, возможно, в программу художественного образования. Допустим, культуролог или искусствовед будет защищать диссертацию или просто курсовую в БГУ по стрит-арту, всякое может случиться. Вот пример: пару лет назад у меня была идея для беларуского павильона в Венеции. Я хотел вывезти туда актерские прототипы наших беларуских тусовщиков – люди они очень интересные и колоритные. Помните, как Кустурица облагородил цыган? Цыгане ассоциируются с воровством детей и наркоторговлей, а у Кустурицы они – герои.

Золотозубые, смешные, но со своими ценностями. То же самое я хотел сделать с нашими тусовщиками и обсуждал эту возможность с Ольгой Коваленко и другими людьми из сферы арт-критики. Не забуду, как отреагировали наши документалисты – Олег Лукашевич и Александр Алексеев. Они сказали мне: «Максим, мы все понимаем, но кого они интересуют, кроме самих себя? Какая Биеннале Венецианская? Кому они вообще нужны?»

KYKY: Хм, звучит достаточно зашоренно. Мне кажется, если у тебя есть талант, то будет интересно все, что ты делаешь: и тусовщики, и цыгане, и тату-арт. Той же татуировки столько самых разных школ и разновидностей.

М. П.: Делания табуреток имеет тоже много школ. Школа №23 делала так табуретки, а школа №32 – по-другому. Здесь есть еще один момент. Стрит-арт не согласовывается с исполкомами. Тот же Бэнкси не согласовывал свои работы. А уж если люди хотят согласования, не важно, это абстрактная скульптура Селиханова возле БелВЭБа или декоративные скульптуры Бондаренко возле цирка – они должны предоставить эскиз и пройти все процедуры согласования.

Мне лично не очень нравится пластика Бондаренко, но я ценю то, что он совершенно зрелый ответственный автор. Он 40 лет уже это делает. Кому-то не нравится Малевич, но это автор бесспорно признанный большинством «акторов» художественного пространства. Он потратил время, силы для того, чтобы доказать и утвердить свою концепцию супрематизма. Советы существуют во многих странах мира, выполняя одну ту же функцию: люди, которые разбираются в искусстве, дают добро на то, что объект может быть в общественном пространстве. Ведь искусство занимается производством идей, а не просто рукоделием. Так вот, мурал на Воронянского достаточно сомнительный в том виде, в котором там присутствует, и напоминает рукоделие с художественной точки зрения.

KYKY: Все равно не понимаю. Почему Хёрст с его бриллиантовым черепом или акулой в формалине не рукоделие, а «Человек без лица» – рукоделие и тату-арт?

М. П.: Хёрст – это же физическая невозможность осознания смерти в сознании живущего! Когда он это выставляет, его проект отсматривают умнейшие люди. Не просто ребята, которые приехали из Заречья на Мерседесе, продающие кирпичи или женское белье оптом. Допустим, они думают, что в жизни главное – деньги зарабатывать, трусики и татуировка. А есть люди, которые жизнь потратили на то, чтобы исследовать жизнь в разных ее проявлениях. И вот «высокобровые» критики-интеллектуалы признали эту заформалиненную акулу как арт-проект и заставили «образованных и богатых» инвестировать в него, а не в домик в деревне и не в женское исподнее. Почему супрематизм Малевича до сих пор вызывает обсуждения? Люди не понимают ни сам предмет искусства, ни роль и значение автора, ни историю развития искусства, а начинают разбираться с тем, о чем понятия не имеют.

KYKY: Если говорить про «человека без лица», то он вошел в Топ-10 самых популярных стрит-арт работ 2015-го по версии Streetartnews. Неужели там сидят плохие критики?

М. П.: Что это такое? Если арт-журнал, то он бы прилагался к совету. Но никаких ссылок на признание этого граффити как суперобъекта не было. А решение этого рисунка напоминает сомнительное.

Многим людям, которые входят в совет, это напомнило татуировку на предплечье. Она, может быть, и хороша как татуировка. Но когда ее выносишь на фасад дома, увеличивая десятикратно, получается смешно.

Сам автор в концепции, которая была предложена совету на согласование, об этом ничего не говорит. Я допускаю, что он не очень интеллектуальный человек, но ничего страшного. Его умение рисовать на фасадах домов нормальное. Но в данном случае членов совета смутило несоответствие концепции и того художественно-образного ее проявления на языке формы-цвета-пластики. Это также, как у 15-летних девочек, наверное, которые любовь понимают как бабочку на ягодичках.

KYKY: Не могу не показать вам второе графити. Мурал Минск-Москва не напоминает детский сад и журнал «Веселые картинки» 1982 года выпуска?

М. П.: Я видел мозаики Миро в аэропорту Барселоны. В них есть безусловная ценность не только потому, что это Миро. Или Леже – сами мозаики представляют из себя достаточно интересное пластическое, цветовое, линейное решение. В данном случае решение очень спорное. Как говорил о таких художественных жестах Клемент Гринберг, авторитетный нью-йоркский арт-критик – это просто «китч», который претендует на что-то большее, но при этом всегда равен лишь сам себе. Причем, и одно графити китч, и другое. Кстати, второе граффити мы не рассматривали, потому что социальные вопросы совет по искусству не решает. Мингорисполком решает, что должен совет рассматривать, а что нет. Совет рассматривает, анализирует и дает заключение! Это же не психопаты или невротики, которые часто пишут комментарии под вашими статьями, сомнительные и даже оскорбительные. Когда пришло письмо от возмущенной жительницы, совет был собран Мингорисполкомом.

KYKY: Говорили, греческий художник еще весной приедет переделывать свой мурал. Он не приехал?

М. П.: Возможно, и не приедет. С социальной точки зрения, когда что-то запрещаешь, возникают вопросы, например, к Мингорисполкому. Если он запрещает, значит, плохой. Мингорисполком запрещает не от того, что он плохой. И не от того, что Анастасия Веремеева письмо написала. Совет – не карательный орган, а орган согласования произведений искусства с городской средой. Жалоба жителя создала прецедент, а Мингориспоком собрал совет, который рекомендовал доработать это произведение. Произведения, которые размещаются в городе – это не на два дня. Поэтому и требования к рисовальщику на стене такие. Или ты думаешь, что в Нью-Йорке, Париже и Лондоне советы по искусству согласуют все, что сделали все желающие, несмотря на художественные качества произведения?